Неточные совпадения
«А что у вас в селении
Ни старого ни
малого,
Как вымер весь
народ?»
— Ушли в село Кузьминское,
Сегодня там и ярмонка
И праздник храмовой. —
«А далеко Кузьминское...
Бездомного, безродного
Немало попадается
Народу на Руси,
Не жнут, не сеют — кормятся
Из той же общей житницы,
Что кормит мышку
малуюИ воинство несметное...
А день сегодня праздничный,
Куда пропал
народ?..»
Идут селом — на улице
Одни ребята
малые,
В домах — старухи старые,
А то и вовсе заперты
Калитки на замок.
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью
народа и теперь решил про себя, что, для того чтобы чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежде много работал и нероскошно жил, теперь будет еще больше работать и еще
меньше будет позволять себе роскоши.
Наконец, вот и переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал это:
меньше подозрений, к тому же тут сильно
народ сновал, и он стирался в нем, как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.
Как ни приманчива свобода,
Но для
народаНе
меньше гибельна она,
Когда разумная ей мера не дана.
Явился сын; тут царь сбирает весь
народ,
И
малых, и больших сзывает...
— Вот и вы, интеллигенты, отщепенцы, тоже от страха в политику бросаетесь. Будто
народ спасать хотите, а — что
народ?
Народ вам — очень дальний родственник, он вас,
маленьких, и не видит. И как вы его ни спасайте, а на атеизме обязательно срежетесь. Народничество должно быть религиозным. Земля — землей, землю он и сам отвоюет, но, кроме того, он хочет чуда на земле, взыскует пресветлого града Сиона…
Зашли в ресторан, в круглый зал, освещенный ярко, но мягко, на
маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла,
народа было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно было любоваться костюмами дам; в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама в красном платье, на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Японцы
народ более тонкий и, пожалуй, более развитой: и немудрено — их вдесятеро
меньше, нежели китайцев.
Вечером стали подходить к Сингапуру. Любопытно взглянуть на эту кучу толпящихся на
маленьком клочке разноцветных и разноязычных
народов, среди которых американец Вилькс насчитывает до двадцати одних азиатских племен.
Кроме всей этой живности у них есть жены, каначки или сандвичанки, да и между ними самими есть канаки, еще выходцы из Лондона, из Сан-Франциско — словом, всякий
народ. Один живет здесь уже 22 года, женат на кривой пятидесятилетней каначке. Все они живут разбросанно, потому что всякий хочет иметь
маленькое поле, огород, плантацию сахарного тростника, из которого, мимоходом будь сказано, жители выделывают ром и сильно пьянствуют.
Мы не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег,
маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а
народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Якуты —
народ с широкими скулами, с
маленькими глазами, таким же носом; бороду выщипывает; смуглый и с черными волосами.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих
народ, — от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и
малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с
народа.
Он возможен или у
народов, освобождающихся от рабства, или у
маленьких и слабых
народов, боящихся попасть в рабство.
Други и учители, слышал я не раз, а теперь в последнее время еще слышнее стало о том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на
малое свое содержание и на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, — читал сие сам, — что не могут они уже теперь будто бы толковать
народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на
народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут
меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
Я заметил ему, что немцы — страшные националисты, что на них наклепали космополитизм, потому что их знали по книгам. Они патриоты не
меньше французов, но французы спокойнее, зная, что их боятся. Немцы знают невыгодное мнение о себе других
народов и выходят из себя, чтоб поддержать свою репутацию.
Маленькая девчонка, бывшая на дворе, увидела его и сказала первым прискакавшим полицейским, что зажигатель спрятался в сарае; они ринулись туда с толпой
народа и с торжеством вытащили офицера.
Простой
народ еще менее враждебен к сосланным, он вообще со стороны наказанных. Около сибирской границы слово «ссыльный» исчезает и заменяется словом «несчастный». В глазах русского
народа судебный приговор не пятнает человека. В Пермской губернии, по дороге в Тобольск, крестьяне выставляют часто квас, молоко и хлеб в
маленьком окошке на случай, если «несчастный» будет тайком пробираться из Сибири.
Экипажей было
меньше, мрачные толпы
народа стояли на перекрестках и толковали об отравителях; кареты, возившие больных, шагом двигались, сопровождаемые полицейскими; люди сторонились от черных фур с трупами.
Народа собралось не
меньше пятидесяти человек, а в том числе и Золотухина.
Это были два самых ярких рассказа пани Будзиньской, но было еще много других — о русалках, о ведьмах и о мертвецах, выходивших из могил. Все это больше относилось к прошлому. Пани Будзиньская признавала, что в последнее время
народ стал хитрее и поэтому нечисти
меньше. Но все же бывает…
А пароход быстро подвигался вперед, оставляя за собой пенившийся широкий след. На берегу попадались мужички, которые долго провожали глазами удивительную машину. В одном месте из
маленькой прибрежной деревушки выскочил весь
народ, и мальчишки бежали по берегу, напрасно стараясь обогнать пароход. Чувствовалась уже близость города.
— Во-первых, родитель, у Ермилыча мельница-раструска и воды требует вдвое
меньше, а потом Ермилыч вечно судится с чураковскими мужиками из-за подтопов. Нам это не рука. Здешний
народ бедовый, не вдруг уломаешь. В Прорыве вода идет трубой, только косою плотиной ее поджать.
— Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину. — Нешто она достанет до пальца? Она
маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный
народ! Знаю вас, чертей!
— Эх,
малый! Это не хлопские песни… Это песни сильного, вольного
народа. Твои деды по матери пели их на степях по Днепру и по Дунаю, и на Черном море… Ну, да ты поймешь это когда-нибудь, а теперь, — прибавил он задумчиво, — боюсь я другого…
А в это время трое слепых двигались все дальше. Теперь все шли уже согласно. Впереди, все так же постукивая палкой, шел Кандыба, отлично знавший дороги и поспевавший в большие села к праздникам и базарам.
Народ собирался на стройные звуки
маленького оркестра, и в шапке Кандыбы то и дело звякали монеты.
Но если принужденная работа дает
меньше плода, то не достигающие своея цели земные произведения толико же препятствуют размножению
народа.
От волнения Тит в первую минуту не мог сказать слова, а только тяжело дышал. Его худенькое старческое лицо было покрыто потом, а
маленькие глазки глядели с усталою покорностью.
Народ набился в волость, но, к счастью Тита, большинство здесь составляли кержаки.
Церковь была
маленькая и не могла вместить столько
народа.
— Ну, они на Святом озере и есть, Крестовые-то… Три старца на них спасались: Пахомий-постник, да другой старец Пафнутий-болящий, да третий старец Порфирий-страстотерпец, во узилище от никониан раны и напрасную смерть приявший. Вот к ним на могилку
народ и ходит. Под Петров день к отцу Спиридону на могилку идут, а в успенье — на Крестовые. А тут вот, подадимся
малым делом, выступит гора Нудиха, а в ней пещера схимника Паисия. Тоже угодное место…
Народ смышленый, довольно образованный сравнительно с Россией за
малыми исключениями, и вообще состояние уравнено: не встречаете большой нищеты. Живут опрятно, дома очень хороши; едят как нельзя лучше. Не забудьте, что край наводняется ссыльными: это зло, но оно не так велико при условиях местных Сибири, хотя все-таки правительству следовало бы обратить на это внимание. Может быть, оно не может потому улучшить положения ссыльных, чтобы не сделать его приманкою для крепостных и солдат.
— Ты меня извини, Женечка, я сейчас должен обедать, — сказал он, — так, может быть, ты пойдешь вместе со мной и расскажешь, в чем дело, а я заодно успею поесть. Тут неподалеку есть скромный кабачишко. В это время там совсем нет
народа, и даже имеется
маленькое стойлице вроде отдельного кабинета, — там нам с тобой будет чудесно. Пойдем! Может быть, и ты что-нибудь скушаешь.
А на
Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще
народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и
меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
По всему протяжению реки, до самого Кивацкого пруда, также спущенного, везде стоял
народ, и старый и
малый, с бреднями, вятелями и недотками, перегораживая ими реку.
Двор и улица были полны
народу: не только сошлись свои крестьяне и крестьянки, от старого и до
малого, но и окольные деревни собрались проститься с моим дедушкой, который был всеми уважаем и любим как отец.
— Какой славный
малый, какой отличный, должно быть! — продолжал Замин совершенно искренним тоном. — Я тут иду, а он сидит у ворот и песню мурлыкает. Я говорю: «Какую ты это песню поешь?» — Он сказал; я ее знаю. «Давай, говорю, вместе петь». — «Давайте!» — говорит… И начали…
Народу что собралось — ужас! Отличный
малый, должно быть… бесподобный!
Мы в последние пять лет, говоря высокопарным слогом, шагнули гигантски вперед: у нас уничтожено крепостное право, устроен на новых порядках суд, умерен произвол администрации, строятся всюду железные дороги — и для всех этих преуспеяний мы будем иметь в нашем
маленьком собрании по представителю: у нас будет и новый судья Марьеновский, и новый высоко приличный администратор Абреев, и представитель
народа Замин, и прокурорский надзор в особе любезнейшего Захаревского, и даже предприниматель по железнодорожному делу, друг мой Виссарион Захаревский.
— А, это уж, видно, такая повальная на всех! — произнес насмешливо Салов. — Только у одних
народов, а именно у южных, как, например, у испанцев и итальянцев, она больше развивается, а у северных
меньше. Но не в этом дело: не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и станем говорить о Конте. Вы ведь его не читали? Так, да? — прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.
— Тут, изволите видеть, какая статья вышла! — продолжал секретарь. — По крайности, на базаре так болтал
народ: малый-то этот, убийца, еще допреж того продался в рекруты одному богатому мужику; так я полагаю, что не тот ли откупил его.
По окончании обедни священник с дьяконом вышли на средину церкви и начали перед
маленьким столиком, на котором стояло распятие и кутья, кадить и служить панихиду; а Кирьян, с огромным пучком свеч, стал раздавать их
народу, подав при этом Вихрову самую толстую и из белого воску свечу.
Мужик придет к нему за требой — непременно требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: «Ты, говорит, не меня, а сан мой почитать должен!» Кто теперь на улице встретится, хоть
малый ребенок, и шапки перед ним не снимет, он сейчас его в церковь — и на колени: у нас
народ этого не любит!
Это выдумали клеветники русского
народа или, по
малой мере, противники ныне действующей акцизной системы.
Все это был крайне развязный и остроумный
народ, обращавшийся с женщинами с той особенной милой простотой, какая приобретается ранним знакомством с закулисной жизнью
маленьких театров, загородных гуляний и цирков.
— Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали — Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей боле двух тысяч, — злой
народ! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду — там их как мух на мертвом теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за работу вчетверо
меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, — вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, —
народ все молодой, все тамошние, кроме меня, — грамотные все. Один парень — Ефим, такой ярый, беда!
— С такими людьми можно идти
народу, они на
малом не помирятся, не остановятся, пока не одолеют все обманы, всю злобу и жадность, они не сложат рук, покуда весь
народ не сольется в одну душу, пока он в один голос не скажет — я владыка, я сам построю законы, для всех равные!..
Мать любила слушать его речи, и она вынесла из них странное впечатление — самыми хитрыми врагами
народа, которые наиболее жестоко и часто обманывали его, были
маленькие, пузатые, краснорожие человечки, бессовестные и жадные, хитрые и жестокие.
В лесу, одетом бархатом ночи, на
маленькой поляне, огражденной деревьями, покрытой темным небом, перед лицом огня, в кругу враждебно удивленных теней — воскресали события, потрясавшие мир сытых и жадных, проходили один за другим
народы земли, истекая кровью, утомленные битвами, вспоминались имена борцов за свободу и правду.